Евангелие или Дворкин?

В своей давней статье «Патология благодати», которая  вновь стала актуальна в связи с эпопеей вокруг «пензенских сидельцев», Алексей Широпаев ставит христианству однозначный диагноз: это – секта. Причем в своей диагностике Широпаев пользуется забавным инструментарием: критериями «тоталитарной секты», предложенными сектоведом Дворкиным. Он не без остроумия показывает, что эти критерии срабатывают и в приложении к Евангелию и житиям ранних христиан. В самом деле, безоговорочная уверенность в истинности собственной веры, ожидание скорого конца времен, разрыв с родственниками, деструктивная деятельность и саботаж по отношению к социуму и государству – короче, всё то, в чем Дворкин обвиняет нынешние «секты», приложимо и к раннему христианству. В этом Широпаев безусловно прав.

Но из этого факта можно сделать два прямо противоположных умозаключения. Первое: христианство – опасно и ущербно, потому что является сектой, если рассматривать его с позиций Дворкина. Но есть и второй возможный вывод: это не Евангелие нехорошо, это критерии Дворкина никуда не годятся. Широпаев почему-то останавливается на первом выводе. Он меряет Евангелие линейкой Дворкина и находит его «патологичным». Но это справедливо только в том смысле, если линейка Дворкина пряма. А если крива?

Я думаю, тут и вопросов никаких не должно возникать относительно «прямизны» его линейки. Вся деятельность Дворкина нацелена не на то, чтобы понять логику разнообразных религиозных движений, а на то, чтобы их ошельмовать (конкуренты РПЦ, как никак). Дворкин – не сектоВЕД, а сектоБОРЕЦ. Он и егоприспешники придумали ярлычок: «тоталитарная секта», которое и спешат навесить на всех, кто им не нравится. Критерии «секты», разбираемые Широпаевым - это клей, с помощью которого сектоборцы ярлычок лепят. При этом они не заметили, что сами измазались этим клеем, что линейка, которой они собирались мерить сайентологов и свидетелей Иеговы, может ударить по лбу их же самих. Ударить по Евангелию. Широпаев это показал – честь ему и хвала. Но, повторяю, вывод он сделал странный. Он предпочел считать Евангелие «патологичным», а Дворкина – «нормальным». Но, как бы не относиться к христианству, этот выбор в пользу Дворкина воистину удивителен. Даже не удивителен, а смешон. Да кто он такой, Дворкин? Придумал какие-то критерии для шельмования некоторых религиозных культов в РФ: и вдруг Евангелие, гора, уже две тысячи возвышающаяся над мировой историей, Евангелие стало «патологичным» на основании этих критериев. Это как если бы вошь придумала бы себе что-то, и на основании этого «что-то» вдруг вынесла приговор человеку, на голове которого она сидит. Тут вопрос даже не об истинности и неистинности, сколько о несоизмеримости масштабов. 

 

«Маленькие инквизиторы».

Хотя не только во «вшивости» дело. Дворкин, как и многие другие деятели русского православия, необычайно далеки от евангельского духа, вот от того Иисуса Христа, Которого мы видим в Евангелии. Далеки они и от тех, кто верил в Него, кто жил Его именем в те, первые века распространения христианской веры. Им, дворкиным и прочим деловито копошащимся насекомым,  «православную империю» подавай, «крепкую семью» строй, на танках разъезжай, Запад стращай. Они просто живут совсем в другом мире и другими интересами, которые не имеют точек соприкосновения с интересами христиан первых веков. Да и сам Иисус Христос их не занимает. Покрепче бы, постабильней бы тут, на земле устроится. Зачем им Христос? Приди бы Он сейчас, нет сомнения, что дворкинцы стали бы его шельмовать как «опасного сектанта». Чтоб стабильность не мешал строить. Вспомним хотя бы «Легенду о великом Инквизиторе» Достоевского: Инквизитор не замедлил посадить в тюрьму пришедшего к нему Христа. Но только Инквизитор – всё же фигура повдумчивее и поглубже, в отличие от этих деловитых насекомых, упоенно собирающих крошки, падающие с нефтегазового стола. Собственно, Широпаев показал, что «маленькие инквизиторы» поспешат и Христа схватить, осудить и посадить в кутузку, на двери которой напишут: «опасный сектант». Хорошо, что показал. Но зачем становится на сторону этих «маленьких инквизиторов»?

 

«Что это Он нам такое говорит?» (секта или диалог)?

Но это были скорее рассуждения о «форме». Теперь о сути. Хотя и стоит отбросить (как заведомо предвзятое) понятие «тоталитарной секты», всё же следует задуматься над тем, чем же Христос отличался от многих современных (и не только современных)  гуру, вокруг которых сгруппировались сплоченные ряды их последователей.

Иисус Христос никогда не был (и не стремился быть) для учеников «духовным авторитетом» и «лидером» в том смысле, в каком являются разнообразные мессии и гуру «авторитетами» для своих последователей. Апостолы в евангельских рассказах предстают не безоговорочно внимающими своему гуру фанатичными последователями, а скорее простоватыми чудаками, следующими за Иисусом, но в то же время удивленно шепчущимися между собой: «А что же это нам такое говорит Учитель, и как понять Его?» Эта ситуация – когда ученики не понимают слов Иисуса и высказывают Ему свое удивление, и Тот вынужден разъяснять им сказанное – типичнейшая для Евангелий. «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие. Они же чрезвычайно изумлялись и говорили между собою: кто же может спастись?» (Мк. 10:25-26) Здесь имеет место живой диалог двух равно важных сторон, а не пассивное и безоговорочное усвоение сказанного и его дальнейшее транслирование. «Тут [некоторые] из учеников Его сказали один другому: что это Он говорит нам: вскоре не увидите Меня, и опять вскоре увидите Меня, и: Я иду к Отцу? И так они говорили: что это говорит Он: 'вскоре'? Не знаем, что говорит…» (Ин. 16:17-18). И только после продолжительного разъяснения «ученики Его сказали Ему: вот, теперь Ты прямо говоришь, и притчи не говоришь никакой. Теперь видим, что Ты знаешь все и не имеешь нужды, чтобы кто спрашивал Тебя.» (Ин. 16:29-30). Как видим, в паре апостолы – Иисус первая сторона вовсе не лишена голоса. Более того, она имеет право на недоумение, на определенную долю скепсиса и на вопросы, отнюдь не «смиренные» по форме своей. И Иисус воспринимает всё это как само собой разумеющееся. Он не требует от учеников раболепного и механического усвоения всего, что Он говорит. (Дескать, я сказал, что хотел, просто благоговейно внимайте каждому моему слову, ни в чем не сомневаясь). Попробовали бы последователи какого-нибудь «великого и могучего» гуру с тем же недоумением поспрашивать  у него о смысле его речей, с каким спрашивали Иисуса апостолы.

В сектах все шикают на выскочку, позволяющего себе излишние вопросы. Здесь же наоборот: вопросы в порядке вещей. Тут мы подходим ко второму, не менее важному, моменту. В Евангелиях подчеркивается одиночество Спасителя. Иисус не окружен группой фанатично преданных Ему последователей, готовых пойти ради Него на всё. Об этом свидетельствует хотя бы то, как ученики разбегаются во все стороны, когда Иисуса хватают в Гефсиманском саду. Апостолы не стали самоотверженно драться с римскими воинами, как отстреливались от сотрудников ФБР последователи Дэвида Кореша из «Ветви Давидовой». Это объясняется тем, что ученики Иисуса (хотя их было достаточно много) никогда не представляли собой хоть сколько-нибудь сплоченной организации. Они существовали вокруг Иисуса весьма «диффузно». Из общей массы выделились лишь двенадцать наиболее постоянных слушателей Спасителя, которые передвигались с Ним по Иудее и совместно решали некоторые бытовые вопросы (организация питания, ночлегов, сбора пожертвований и пр.).

Отсутствие сплоченной организации обусловлено тем, что Иисус всегда предостерегал от возникновения какой-то иерархии среди своих учеников. «Иисус пришел в Капернаум; и когда был в доме, спросил их: о чем дорогою вы рассуждали между собою? Они молчали; потому что дорогою рассуждали между собою, кто больше. И, сев, призвал двенадцать и сказал им: кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою». (Мк. 9:33-35) А раз все существуют на равных правах,  то никакой четкой структуры возникнуть не может.  Все ученики Христа толкутся вокруг своего Учителя, стараясь быть к Нему поближе, но никакой системы взаимодействия учеников между собой в такой ситуации выработать невозможно, ибо Иисус пресекает любые попытки кого-то из учеников быть «равнее» всех остальных.  Так что по отношению друг к другу они являлись просто неорганизованной массой людей. Напротив, практически в любой секте возникает жесткая иерархия (вспомним хотя бы про мормонов с их старейшинами): есть ограниченный круг людей, который ближе к лидеру и потому могут командовать остальными. И остальные (под угрозой изгнания) обязаны им подчиняться. В итоге возникает четкая многоуровневая система подчинения, которая и обеспечивает сплоченность той или иной религиозной группы. В случае с учениками Иисуса ничего подобного не было.

Тут стоит озвучить вывод из всего вышесказанного: Иисус принципиально не ставил перед Собой цели создать (за время Своей земной жизни) какую-то организованную группу Своих сторонников. Христос не оставил после Себя какой-то группы (или секты). После Иисуса осталась лишь достаточно рассеянная масса людей, которым запало в душу Его слово. Формирование группы верующих в Иисуса, имеющей свою иерархию (= Церковь), произошло уже после Его Вознесения, то есть за пределами земной жизни Спасителя. Собственно, Деяния Апостолов  с первых глав (с описания Пятидесятницы) и описывают процесс возникновения Церкви из хаотической группы учеников Иисуса, которая осталась после Его земной жизни.

То, что Иисус неоднократно запрещает Своим ученикам распространять в народе представление о Себе как о Мессии (напр., «Иисус запретил ученикам Своим, чтобы никому не сказывали, что Он есть Христос» (Мф. 16:20)), еще раз говорит нам о том, что при Своей жизни Он не хотел стать «духовным вождем» и объединить вокруг Себя широкий круг сподвижников. Это должно было произойти только после Его смерти и воскресения. Вот еще цитата, ярко иллюстрирующая это: «Иисус же, узнав, что хотят придти, нечаянно взять Его и сделать царем, опять удалился на гору один» (Ин. 6:15). Иисус не хотел власти «духовного лидера». Он при Своей жизни не хотел стать неким центром организованной структуры собственных сторонников. Он стал основанием Церкви, по словам апостола Павла, но только невидимым основанием. Гуру же становится основанием и средоточием своей секты в прямом, осязаемом, материальном смысле: воле лидера подчиняются и мысли, и быт его последователей.

 

Следовательно, не христианство было сектой, оставшейся от учителя (а именно таково происхождение большинства сект), но лишь после земной жизни Христа начался процесс организации и структурирования группы Его последователей. И в определенные моменты (когда христиане были весьма маргинальной группой, преследуемой не только официальными римскими властями, но и презираемой большинством римского населения), стиль жизни и быть христиан действительно напоминал сектантский.

Но нельзя видеть во влиянии христианства на историю только распространение злобной секты, постепенно захватившей власть и в какой-то момент превратившейся в нечто более удобоваримое (путем усвоения общенародных традиций, став достоянием всего общества). Но при этом, дескать, христианство всё равно сохранило «сектантский душок», время от времени проявляющийся в рецидивах («закручиваниях винта»), таких как  «пензенские сидельцы». Это не так. «Сектантская мотивация», желание создать сплоченную группу «избранных», фанатично верующих в истинность своих идей и противостоящих остальным людям, как мы видели, не были изначально присущи христианской вере. Иисус Христос принес нечто другое. Это «нечто» не связано напрямую с какими-то определенными формами организации жизни верующих: и потому оно может в равной степени присутствовать и в катакомбах, и в келье уединенного отшельника, и на церковном соборе, и в недрах светского, секулярного общества.

Так что, повторюсь, вопрос не в «сектантстве». Это – внешнее, шелуха. Оставим ее Дворкину. Вопрос в том, что принес миру Христос. И, на самом деле, Широпаев и тут говорит много верного. Но только с оценкой его опять же нельзя согласиться.

 

Христианство против «общего дела».

Широпаев цитирует Фрейзера: "греческое и римское общество строилось на подчинении личного начала общественному, гражданина - государству..» и возмущается тем, что христиане разрушили подобную идиллию: «неизбежным следствием принятия этого ЭГОИСТИЧНОГО и АМОРАЛЬНОГО учения был все возрастающий отход верующих от служения обществу, концентрация на личных духовных переживаниях». И в этом есть (за вычетом оценки) большая доля истины.

 Действительно, в отличие от старого, античного мира, сконцентрированного на коллективном начале, на обществе, христианство с самого начала всецело индивидуалистично. Вспомним евангельское: «что пользы человеку, если он приобретет весь мир, а душу свою потеряет»? То есть душа – на первом месте. А мир (общество, государство) могут и потерпеть. Для дохристианского, коллективистского сознания такая мысль представляется действительно вполне деструктивной. Но разве плохо, что христианство разрушило это коллективистскую установку? Ведь именно это и сделало возможным появление современных западных демократий и либерализма.

Христианство принесло миру прежде всего идею свободной и самоценной (цели-самой-по-себе, по Канту) личности, которая в своем бытии не зависит от окружающего мира и соотносится непосредственно с личностным же Богом. Коллектив, семья, государство не могут претендовать на нее: слишком высоко по своему онтологическому статусу стоит личность (душа, о спасении которой следует заботиться). Сколько ни тянись к ней – а всё равно государство не доберется до ее сокровенной сути. Личность имеет основания своего бытия в себе и в Боге, Которому она причастна, опять же, посредством личностного, внутреннего усилия. Раньше залог бытия индивидуума лежал вне его: ты мог быть настоящим человеком и иметь подлинное бытие, только принадлежа к коллективной общности: вне родовой (или гражданской) общности ты – всего лишь ущербный обрубок, обломок, сам по себе, вне соотнесенности с коллективом, ты не обладаешь подлинным бытием. Это и значит, что личность в дохристианскую эпоху была подчинена коллективу и его интересам – об этом пишет Фрейзер, цитируемый Широпаевым. Христианство же перенесло основание бытия индивида в него самого: он сделался свободной и самодостаточной личностью. Поэтому ни государство, ни коллектив не имеют права претендовать на индвидуума: он принадлежит только самому себе и Богу.

Проникновение этой «индивидуалистической» идеи в сознание людей и предопределило ход развития западной цивилизации. Конечно, если вам нравится империя, азиатчина, коллективизм, подчиненность индивидуума социуму – то вы имеете полное право негодовать на христианство. Но если вы выступаете с либеральных позиций (как Широпаев), то возмущаться тем, что христианство подорвало античный коллективизм – по меньшей мере странно. Наоборот, спасибо ему надо за это сказать. Ведь чем современная демократия отличается, скажем, от демократии греческого полиса?  Не только «представительным» порядком: это технические детали. Отличается она прежде всего признанием личных прав и свобод каждого человека и их превосходством над интересами общественного целого. Свобода предпринимательства, слова, неотъемлемые права на жизнь и прочие достижения западной цивилизации явились следствием христианского взгляда на личность, сосредоточенности на отдельно взятой душе, что так Широпаеву не нравится. Не было этой сосредоточенности в дохристианском мире – и ни о каких «правах человека» в период античного народовластия и не помышляли. Выборность власти была не инструментом заботы индивидуумов о своих личных удобствах (как это происходит сейчас), а средством заботы об интересах полиса в целом. Не «я», «мое», «мне выгодно» стояли на первом месте. А «нам выгодно», «городу важно» и проч. Центр тяжести был смещен в сторону коллектива. Не государство было средством заботы об интересах граждан, а, наоборот, граждане были средством поддержания могущества и целостности полиса.  И потому и полис мог диктовать личности свою волю и требовать от граждан безропотного служения себе, пусть даже в ущерб личным интересам. Античное народовластие не знало такого понятия как «личное право», и по степени личной свободы индивида не так уж сильно отличалась от тирании или монархии. Так что если вдруг кто-то был признаваем «вредным для общества» (вроде Сократа) – то ему были суждены казнь или изгнание. Но это – совершенно немыслимо для современного, правового государства, построенного на личной свободе. А признание личной свободы на уровне социума стало возможным именно потому, что христианство принесло в мир идею самодостаточной личности.

Тут уместно процитировать Розанова, которым Широпаев активно уснащает свой текст. «Все древние общины, Афины, Рим, все их civitates, под конец расширившиеся до пределов мира, были, в сущности, одною формою правления, и одним, одинаковым сложением государства, которое лучше всего можно выразить этим сложным предложением: «Наше общее дело». «Наше общее дело» при Катоне, «наше общее дело» при Перикле. Мысль «общего дела» всех соединяла, всех уравнивала, всех делала соседями, хотя бы и далеко стояли их дома, всех делало братьями-товарищами… Но умерло «общее дело». Пришел Христос и обратил каждую душу внутрь себя… Открылись сокровищницы в каждой душе, порознь в каждой; но общее для всех сокровище – старинное «наше общее дело» умерло, исчезло… С этого времени каждый стал жить собою и в себе, отсюда и вытекла неизбежность заплатить кому-нибудь хоть жалованье, только бы он сделал «общее дело», суть коего и материал все-таки, конечно, остался, как он есть всегда и везде, где люди живут скученно, городами. Чиновник есть «гражданин по найму»… Чиновнику «чужие дела, «гражданские дела», «казенные дела» так же посторонни, как и всякому обывателю или христианину; но он нанялся и уже исполняет по должности то, чего никто другой исполнить не хочет… Вот тип христианской государственности. Суть не в том, республиканские они или монархические, а в том, что все они – чиновничьи государства».  «Статья «Чиновники» (1909 г.)»

Прошу прощения за объемную цитату, но в ней обозначена вся суть разговора, вся суть претензийШиропаева к христианству. Но, мне кажется, здесь видится не великая претензия, а великая похвала. Христианство поставило на первое место человека, личность – а государству отвело служебную роль. Государство стало чем-то вроде службы сервиса: оно должно лечить, защищать, обогревать дома, регулировать порядок на дорогах и пр. Но более оно соваться никуда не имеет право. Дальше начинается «я»: моя личная жизнь. Если раньше государство предъявляло индивидууму претензии (как это ты не заботишься об «общем деле»!), то теперь претензии предъявляют индивиды. Собственно, проблема России как раз в том, что у нас до сих пор не сформировался этот «христианский тип государственности», то есть не выработались институты нормального чиновничьего государства, несущего функцию сервиса, обслуживания граждан. Мы еще не научились предъявлять к государству претензий: и пока претензии к нам предъявляет только оно. Россияне всё еще слишком часто думает, что это они должны государству: что это вот такой «патриотизм» - идти служить в армию, отстегивать налог на проведение помпезной олимпиады в Сочи. И никто не спросит: а нам это нужно, выгодно, удобно? А почему это мы вам платим – а вы нас так плохо обслуживаете? Пошли вон отсюда: путины, ивановы, грызловы и пр. Вы нас больше не устраиваете: мы наймем других чиновников.

Власть – это просто такой разносчик пиццы, только выполняющий существенно больше операций: но принципиального отличия нет. Раньше, в дохристианском мире, когда личность определялась через свою принадлежность коллективу, это «разнесение пиццы» (= «участие в общем деле»), было самоцелью. И потому делегировать функции власти каким-то нанятым менеджерам было абсурдно. Мы сами граждане, мы сами будем делать общее дело, будем управлять полисом и пр. В христианскую же эру люди поняли, что самоцель – это пицца (это спасение души, или собственный бизнес и пр.), развитие нашего личного пространства. Вот это перепоручить кому-то нельзя, как нельзя поручить кому-то съесть пиццу за тебя. А разносить ее – то есть создавать условия для реализации личной свободы каждого – это пожалуйста. Для этого есть чиновники.

То есть с одной стороны в «чиновничьем государстве» можно говорить о праве граждан спрашивать с власти (контроль над властью), так как сами же они ее и наняли. С другой стороны, есть определенная доля «пофигизма» - раз мы наняли чиновника, то пусть он и разбирается с возникающими проблемами. В этом его функция. Зачем ее брать на себя, если и так за это кто-то получает деньги? Я лучше займусь своими делами. (Образованием, карьерой или спасением души – не важно. Многие христианские аскеты говорили о необходимости именно такого «пофигизма»: что тебе внешнее? Никого не осуждай, ни во что не встревай. Занимайся своей душой. Остальным пусть займутся другие).  На балансе этих двух начал – на неоспоримом праве спрашивать с власти – и на разумном «пофигизме» и строится жизнь современных цивилизованных обществ. Общества же, от цивилизации отстающие (вроде России) живут извращением и отрицанием этих начал. Во-первых, нейтрализуется право людей контролировать власть (вспомните события последних лет в РФ). Во-вторых, гражданам пытаются навязать некую «гражданскую активность», возродить в них тех граждан, которые отмерли с наступлением христианской эры. Дескать, вы «должны ходить на выборы» - это гражданский долг. Вы должны переживать за место России «на международной арене». Вы должны возмущаться сносом памятника в Эстонии и прочими «ущемлениями» государственных интересов. У человека пытаются отобрать право на равнодушие (какое мне дело до вашей олимпиады/памятников/международной арены?) – и «огражданить» его. Апофеоз такой гражданственности, психоз «общего дела» (недочеты в государстве и на производстве – это, дескать, и моя личная проблема) был характерен для тоталитарных государств вроде гитлеровской Германии, Советского Союза, Китая…

Нормальная цивилизованная модель – такова, какой ее описал Розанов. Когда «общее дело» отмерло и общественные функции передали чиновникам. Да, граждане Европы могут быть спокойны и могут вяло ходить на выборы – потому что уверены, что в любой момент могут крикнуть власти «к ноге». Потому что не они нанимались служить государству и обществу, а чиновники. Так что странно читать Широпаева, который негодует на христианство за то, что оно разрушило древний коллективизм и манию «общего дела» и способствовало построению современного либерального общества. А в восторге от «общего дела» были народники, большевики и прочие варвары, которые пытались в современном мире возродить старую, дохристианскую модель организации общества.

 

Христианство против рода.

Еще Широпаев возмущается тем, что христианство выключило человека из пространства родовых интересов, сделала его одиноким, оставившим попечение о поддержании рода. Но ведь этот разрыв, опять же, лежит в основании современной западной цивилизации. Не будь этого разрыва – и не было бы никакого либерализма. Общество бы осталось на уровне родоплеменной, клановой организации. Как писал историк права Максим Ковалевский, «родственная солидарность, сказавшаяся в общем преследовании нарушителей интересов родовых групп, налагала на их членов ежечасные обязанности по отношению к этим группам, а это связывало свободу самоопределения личности в гораздо большей степени, чем в современном государстве»(«Учение о личных правах»). «Оставь отца и мать своих» - это удар по родственной солидарности. Но только на первый взгляд он представляется чем-то деструктивным. Разрыв родовых уз в действительности привел к расцвету цивилизации: личность, более не скованная интересами целого, могла реализовываться в полной мере. Христианство ударило по традиционным обществам, в которых родственные узы священны. Но именно в традиционных обществах процветает та самая азиатчина, которая не нравится Широпаеву. Думается, и проблема русских была как раз в том, что православие, принятое из рук Византии, а потом отягощенное и российским государством, сформировавшемся под властью Орды, оказалось недостаточно эффективным в разрушении традиционного сознания. Родовые связи в русском народе были весьма сильны. Пресловутые коллективизм и «общинность» процветали именно потому, что православная церковь, в отличие от католической, оказалась недостаточно сильна (об этом писал еще Чаадаев), чтобы противостоять инерции традиционного общества. В то время как на Западе мощнейшие монашеские ордена перемалывали родовой строй, вырывая из семей всё новых приверженцев, пока Реформация и Контрреформация разрушали устоявшиеся обычаи и традиции, у нас процветало традионалистское «патриархальное царство».

 

Сначала я, потом мир.

Христианин первых веков, который посылал к черту родителей и «веру предков» и принимал смерть во имя Христово, монах, который уходил в пустыню «от мира сего» или убегал из дома и вступал в монашеский орден, протестант, жегший католический собор в своем городке, собор, в котором молились его предки, наконец, буржуа, заводивший новое дело вопреки цеховой или сословной структуре общества – всё этоединый психологический тип людей. И он сделался возможным именно благодаря христианству, впустившему в мир представление о свободной и самодостаточной личности, которая может (и должна!) пренебрегать традициями.

Эта связь между христианством и свободой – политической и экономической станет еще очевиднее, если вспомнить про пуритан, которые возникли в Англии, отвергнув традиционный религиозный уклад. Они бежали в Америку в поисках религиозной свободы. И нашли свободу политическую и экономическую. Человек, умеющий постоять за СВОИ права (с револьвером или без), и человек, спасающий СВОЮ душу, не обращая никакого внимания на весь остальной мир – это люди одной закваски. Христианской закваски.Сначала я, потом мир.

  Индивидуализм? Разумеется. Это эгоистично, аморально, как пишет Широпаев? Ну, для коллективистского, традиционного сознания – разумеется - свободная личность - глубочайшая патология. Человеку Традиции христианская Благодать представляется разрушительной и патологичной.  Но для современного общества это «патология» – норма. А, напротив, коллективизм, растворенность индивидуальности в общине с точки зрения современного мира – это болезнь развития, эдакий критинизм взрослого, так и оставшегося ребенком. Так что тут всего лишь вопрос в оценке. Приняв один мир – мы неизбежно будем воспринимать другой в качестве «патологии». Тут вопрос всего лишь в том: чьи мы? Какого мира? С этим стоит четко определиться: ты за либерализм? Ну так будь за него до конца. Ты против индивидуализма? Ну так забудь о либерализме. Радуйся людским стадам и империям.

 

Христианство и «мироотрицание».

Подчеркнем, что христианство не исчерпывается сугубо отрицательной, деструктивной функции: разрушением традиции, отрицанием святости родовых связей, провозглашением суетности служения «общему благу» и проч. Это не так. Среди восточных учений весьма много отрицающих «мир сей», пропагандирующих безразличие к нему. Но к христианству это не имеет отношения. Ибо христианская вера привнесло именноположительное, утверждающее начало: оно утвердило существование личности, ценной самой по себе и для Бога, и из себя же черпающей свое бытие. Из этого следуют принципиально новые способы человеческого бытия и человеческой активности, не укладывающиеся в традиционные формы и потому разрушающие их. Не «суета сует всё суета, прах и ничто» - провозгласило христианство (а именно это ему приписывает Широпаев, сближая его с мироотрицающими восточными сектами), но: «личность ценна сама по себе, и потому может действовать, не обращая внимания на “мир сей”».

Мироотрицающих учений было полным полно и в самом эллинистическом мире. Вспомним хотя бы о Плотине. Заметим, что неоплатонизм был одним из наиболее враждебно настроенных по отношению к христианству течений – скажем, Порфирий, ученик Плотина, писал антихристианские трактаты. Так что сочувствие к христианству тут заподозрить сложно – но, тем не менее, Плотин высказывает вполне нигилистический (по отношению к обществу и государству) идеал поведения истинного мудреца. «Что же могло бы быть достаточно великим для того, кто достиг высшего?.. Ибо если удачи для него не являются великими, сколь бы значительны они ни были, ни царства, скажем, ни управление городами, ни начала народов, ни основание колоний и поселений… - то сочтет ли он великим изгнание начальников или властителей в городах или даже их разрушение? Если бы это для него в самом деле являлось великими бедствиями или всецелым злом, еще не был бы благим мужем. А этот человек (=мудрец – А.Х.), о котором мы говорили, он должен думать о смерти как о чем-то лучшем, чем жизнь! И если бы достались врагам егоблизкие, неужели бы он умер с мыслью, что этому не дОлжно было случиться? Тогда бы он был глуп. Нет, даже представляя все именно так, он оставался бы счастливым» (Первая Эннеада, 4.1). Казалось бы, квинтэссенция всего того презрения к миру, которое ругает в христианстве Широпаев. А между тем она изошла из уст величайшего философа эллинского мира, философа, актуализировавшего, осмыслившего на новом уровне мысли самого Платона. Так что «мироотрицание» было свойственно не только христианству. В Индии тоже было множество мироотрицающих течений (и не только буддизм). Но все эти течения были просто теневой стороной традиционного общества, они не были способны его взорвать, как взорвало его христианство. Пессимизм и сознание суетности и ничтожности всего подлунного мира – оборотная сторона языческого мироощущения. Со светлым, аполлоническим началом тут соседствует темное, разрушительное дионисическое начало, о чем писал еще Ницше. Но чистое мироотрицание, простое презрение к видимому миру еще не делает христианином. Христианином делает вера в Иисуса Христа, даровавшего спасение единичной личности, которая имеет в себе основания своего бытия. Ни буддисты, ни неоплатоники не ведали личности. Для одних она всего лишь волнение «дхамм», для других (для процитированного Плотина) – всего лишь слабый отблеск Блага в материи. Индивидуум имеет основание своего бытия не в себе, а в Благе, которое он отражает. В чем-то внеположным себе. Поэтому сам индивидуум случаен, преходящ по отношению к этому Благу. Мир тоже преходящ. Имеет смысл наплевать на всё и лишь созерцать это Благо. Таков удел мудреца. Но ни о какой личности или о ее спасении здесь речи не идет: центр тяжести бытия безвозвратно вынесен за пределы конкретного индивидуума. Индивид не находит в себе никакого онтологического, бытийственного основания: он не имеет ничего, что мог бы противопоставить давлению «мира сего», коллектива, рода. Тут можно говорить о бесстрастии созерцающего субъекта, но никакой положительной свободы «я» тут не предполагается. Вот почему только христианство смогло породить современную, антитрадиционную, индивидуалистическую цивилизацию: ибо оно одно дало человеку возможность быть личностью. Собственно, именно это людям и принес Христос. И люди пользуются этим даром, часто не помышляя, от Кого они его получили. 

Так что очень, очень странно, как можно сожалеть о «о сектантском влиянии на государственные скрепы Римской империи» - как Широпаев – когда сам вроде бы декларируешь ненависть к Империи? Как можно упрекать христианство в разрушении родоплеменных уз и магии коллективизма и «общего дела», когда выступаешь с либеральных позиций? Пусть бы и было христианство трижды сектой, но едва ли есть что-то плохое в том, что она разрушила «скрепы империи», скрепы старого мира.  И открыло двери современному миру.

Назлобу.ру, 14 апреля 2008 г.