Александр Храмов - Официальный сайт
Цитата
Александр Храмов

Одиночество царя

 

1. Царь и куклы.

"До сих пор русские властители ни перед кем не отчитывались, но вольны были жаловать и казнить своих подданных, а не судились с ними ни перед кем…". Это цитата из первого послания Ивана Грозного Курбскому. Тем, кто обсуждает фильм "Царь" Павла Лунгина, хотелось бы порекомендовать перечитать переписку царя и опального князя.

Основной её мотив – идея абсолютного самодержавия, которое, временами в весьма взволнованных интонациях, отстаивает перед Курбским обиженный Иван. Царь – это помазанник Божий, все его подданные – это рабы, судьбой которых он волен распоряжаться, ни перед кем не отчитываясь. Те, кто пытается ограничить власть царя, тем самым хотят противоестественным образом подчинить господина рабам. Царь должен властвовать один, власть царя предполагает некое абсолютное одиночество. Никто и ничто не может быть поставлено в один ряд с царской волей. Такова суть переписки.

В этом смысле, сколько бы фильм Лунгина ни ругали за неисторичный подход (костюмы не те, церемонии не те, и царь, и митрополит Филипп показаны старше, чем они были на самом деле и т.д.), всё равно глубоко историчен. Он показывает самую суть правления Грозного, обнажает главный его нерв – идею абсолютного самодержавия и абсолютного царского одиночества.

Весь сюжет фильма строится вокруг одиночества царя. Вообще "Царь" в сюжетном отношении гораздо более собран, чем "Остров", представляющий, по сути, набор сценок-лубков. Одинокая фигура царя в начале фильма и ещё более одинокий царь в конце. А в середине – некое раздвоение, болезненное для царя и противоестественное в глазах царских подданных-рабов, опричников.

"Один я! – жалуется царь прибывшему из Соловецкого монастыря митрополиту Филиппу. – Но с тех пор как ты приехал, мне не так одиноко стало". Митрополит в ответ укоряет: "Ты сам своих ближних убрал". В фильме Иван Грозный постоянно окружен толпами народа. Они одевают его, они развлекают его, они стоят на коленях перед его крыльцом. Даже в комнате, в которой он спит, копошатся по углам какие-то старухи. Но это не делает Грозного менее одиноким, менее единственным и абсолютным сувереном. Царь – единственен, как единственен Бог на небе, его власть безгранична, а окружают его рабы, вещи, над которыми он волен делать всё, что он хочет. Да, подданные не больше, чем вещи. Царю достаточно захотеть – и они оговорят себя и безо всякой пытки. Царь, приехав к опальным воеводам, которых оставил у себя митрополит Филипп, хватает их за руки, заставляет макать куски хлеба в мед и заталкивает им эти куски в глотку. Воеводы покорно молчат. Они податливы, как резиновые куклы. Собственно, царя окружают не люди, а куклы, желающие лишь одного: угадывать малейшую царскую прихоть. Когда немец показывает царю изобретенные им орудия пыток, он кидает на зубья пыточных колес тряпичные куклы. Но мы понимаем, что на этом месте могли бы оказаться и живые люди. И никакой разницы не было бы. Даже маленькая девочка не вольна в том, чтобы оторвать своей кукле голову, ее обругает за это мама. Царь же волен жаловать и казнить своих подданных.

И тут приезжает митрополит Филипп. Он претендует на то, чтобы поставить предел воле царя, заставить самодержца миловать там, где он не хочет миловать. Митрополит не понимает, что он для царя – тоже всего лишь кукла, которую Иван почему-то решил "пожаловать". Иван хочет, чтобы митрополит сам судил заподозренных в измене воевод: и опричники втаскивают Филиппа на царский престол. Они же водят его рукой, заставляют приложить печать к смертному приговору. Митрополит – всего лишь кукла. И он изначально обречен. Ведь самодержец сначала обряжает куклу, а потом отрывает ей голову. Вместо одного центра власти временно появляется два. Малюта Скуратов с недоумением восклицает: "Ты наш игумен, ты наш царь, ты за нас перед Богом отвечаешь. Зачем нам митрополит?"

После сцены в Успенском соборе (митрополит отказывается благословить царя) самодержец решает, что он вполне наигрался. "Нет у меня больше митрополита", – восклицает царь. Опричники уволакивают послушную куклу прочь…

После временного раздвоения вся власть вновь сходится в одном полюсе. Митрополит задушен. Царь ещё абсолютнее в своем суверенном одиночестве, чем до начала фильма. Он сидит перед пустым балаганом, приготовленным для того, чтобы народ праздновал новые казни. Но никто туда не пришел. По накрытым столам прыгает лишь собака. Идет снег. "Где мой народ?" - вопрошает царь. Но это риторический вопрос. Потому что у самодержца - по определению - нет народа. У него есть рабы-куклы.

2. На каждого Грозного есть свой Курбский.

Власть самодержца тотальна, в фильме выведено только пространство абсолютной власти царя (от неё не укрыться и в отдаленном монастыре – опричники при необходимости ворвутся и туда, как ворвутся они и на любой боярский или крестьянский двор). Оно ограничено только извне – войсками соседних государств (в фильме они пытаются ворваться в пространство самодержавия московского царя через узкий мост). Изнутри же ограничений для власти царя нет. Митрополит Филипп не может по определению стать ограничивающим началом – ведь он всего лишь одна из кукол в руках царя, царем вытащенная на свет Божий, царем поставленная в сан и царем низвергнутая. В этом трагедия Филиппа – он не согласен с деяниями царя, но изначально вынужден согласиться на роль страдающей тряпичной куклы в руках опричников.

Единственное внутреннее несогласие в пространстве тотального самодержавия, не сводимое к несогласию куклы, присутствует в фильме в силу своего отсутствия. Существование несогласия очерчено лишь отдельными репликами, в остальном же оно замалчивается и не выводится на экран. Единственная присутствующе-отсутствующая помеха на пути опричной стихии – Новгород. "Деньги новгородские" постоянно фигурируют в фильме, за любой крамолой усматривают присутствие этих самых денег (примерно так сейчас в России постоянно фигурируют "западные деньги", на которые майоры снимают свои обращения к президенту, автовладельцы и оппозиционеры протестуют и т.д.). Деньги эти мнимые – их никто не может найти (в фильме митрополит удивляется, почему же денег у заговорщиков не обнаружено), об этих деньгах люди начинают говорить только под пытками. Внутренняя крамола мнима – но это не мешает ее жесточайшим образом искоренять.

Царь приезжает к митрополиту просить благословения именно на "усмирение крамолы новгородской". Митрополит задушен, фильм заканчивается. Но мы знаем, что дальше последует – опричный поход царя на Новгород и кровавая бойня, истребление новгородских жителей. Новгород присутствует в модусе отсутствия – и потому, что он не показан на экране, и потому, что он, даже не сопротивляясь, продолжает пугать царя своим сопротивлением, и потому, что он будет уничтожен…

"Затворил ты царство русское, свободное естество человеческое, словно в адовой твердыне", - писал Курбский царю. В отчизне, ставшей адовой твердыней, существуют всего два несогласия. Несогласие послушной куклы, которая перечит своему господину, при этом не оспаривая его власть. И несогласие самого Курбского, путь дезертирства и осознанной "измены". Когда отчизна растоптана (как Новгород или, в глазах Курбского, как пространство старых аристократических боярских порядков) и ей на смену пришла "отчизна" опричная, остается только "предать" "лже-родину". "Ради горстки безрассудства кто предаст отчизну?" – пел Егор Летов. Отсутствующая и уничтоженная Родина, мерцающая едва заметными отсветами пожара на горизонте, позволяет по-другому взглянуть на предательство новой опричной "отчизны". Это в полной мере относится и к периоду сталинского правления, к Власову, о котором в последнее время в церковной среде активно спорят.

"На каждого Грозного был свой Филипп", - хочет напомнить Лунгин современному российскому обществу, продолжающему уповать на "сильную руку". Хочется ещё добавить: "На каждого Грозного есть свой Курбский". Иногда дезертирство становится единственно возможным и нравственно оправданным выходом. Может быть, и об этом тоже когда-нибудь снимут фильм. Впрочем, всему своё время.

 

Портал Кредо.ру, 16 ноября 2009 г.