В свете недавних событий вокруг выставки "Запретноге искусство–2006", точнее – вокруг уголовного преследования одного из ее организаторов Юрия Самодурова по инициативе представителей РПЦ МП, стоит задаться вопросом о соотношении современного искусства и христианского мировоззрения в целом. Всегда ли тут можно говорить о резком антагонизме?

Конечно, у современного искусства складываются непростые отношения с религией. Оно и понятно: религиозным людям сложно принять или хотя бы понять эстетику современного искусства, которая зачастую предполагает сознательное производство антиэстетических образов и концептов. Многие артефакты изготовляются из нарочито отталкивающих материалов (фекалии, мертвые животные и пр.), а если уж и используются традиционные материалы (масло, например), то ими выполняются работы, имеющие подчеркнуто вызывающий характер.

Однако стоит понять, что у современного искусства, несмотря на весь его, казалось бы, бунтарский и рвущий с любыми традициями характер, есть вполне законное место в хронологическом ряду истории искусства. Современный арт вытекает из многовековой логики развития искусства в нашей цивилизации. Эту логику хорошо сформулировал и проследил (на примере истории музыки) композитор и философ Владимир Мартынов в своей книге "Конец времени композиторов". Эволюция искусства строится как постепенное расшатывание канонов в сторону всё большего произвола. Слом очередного канона и составляет суть любого творческого новшества. Отказ от плоскостной композиции иконописи и реабилитация перспективы художниками Ренессанса, или, скажем, постепенное (шаг за шагом) нарастание "реализма" в живописи, когда становится допустимым изображать листья и плоды, поеденные насекомыми, с черными точками и неровными краями ("как в жизни") – все эти новаторства, из которых складывалась история искусства, ломали каноны. Любое, какое ни возьми, более или менее крупное явление искусства обязательно предполагало шаг, отдаляющий его от прежних правил.

Направление этого движения развития искусства прослеживается легко – из области идеальной, из пространства символов, воспроизводящих вечные и совершенные архетипы, искусство движется в область реального, по пути сметая старые каноны. На место идеального мира иконы приходит "реальность": картина становится зеркалом, отражающим действительность, окном, распахнутым в мир. Линейная перспектива и изъеденные листочки на картине – всё это шаги, которые делало искусство, сходя с "небес на землю". И в итоге, изойдя из области идеальных архетипов (не изменяющихся и вечно повторяющих самих себя и потому существующих в циклическом времени), искусство не могло не слиться с реальностью, такой несовершенной и живущей в линейном времени, утратив при этом не только символизм иконы и ранней живописи, но и вообще признаки искусства. Собственно, в этом и заключается суть современного арта – в нем многовековые тенденции развития искусства дошли до предела, до логического конца. Искусство стало не только окном в реальность, оно стало самой реальностью, слилось с ней.

Пожалуй, самое сильное впечатление от "Арт-Москвы–2008" у меня именно таково. Многие экспонаты, представленные там, считаются искусством только потому, что они выставлены в выставочном зале. Разве такие экспонаты, как пустые мусорные мешки или пыльный кусок железа с запиской "Не трогать. На дачу", вы бы идентифицировали как искусство, если бы встретили вне выставочных залов "Арт-Москвы"? Нет. Искусство ныне является искусством потому, что выставлено в зале и стало предметом спекуляций искусствоведов и журналистов. Когда в одном из залов я увидел вдали вывеску "Молочные коктейли", я растерялся и подумал, что это очередное произведение искусства (ведь мотив рекламы используется современными художниками очень активно). И только подойдя, понял, что это не искусство, а всамделишная рекламная табличка, призывающая купить молочные коктейли. Ну, или когда по залу везла уборщица на тележке швабры и ведра, тоже было сложно понять – перформанс это или просто уборщица, к искусству отношения не имеющая. Всё это лишний раз дает почувствовать, что искусство слилось с действительностью, что последним зазором, отделяющим его от полного отождествления с реальностью, остаются лишь выставки и галереи, которые называют эти предметы искусством, выставляют их и продают в качестве такового. Произведение искусства теперь находится в исключительной зависимости от пространства, в котором оно размещено.

Современное искусство завершило многовековой процесс: оно подошло вплотную к реальности и отождествилось с ней. Реальность, в отличие от идеального вечного мира архетипов, несовершенна: в ней есть и мусор, и пыльные куски железа, и фекалии. Искусство слилось с реальностью: и именно поэтому в нем с такой настойчивостью появляются самые отвратительные (но неотъемлемые) черты действительности, чтобы лишний раз продемонстрировать радикальность отождествления искусства и окружающего мира.

И, надо это признать, уже в работах художников эпохи итальянского Кватроченто (XV век), Пьерро делла Франческа, Боттичелли и др., отказавшихся от символизма иконы и активно начавших применять перспективу (чтобы сделать плоскость своих работ "глубокой", отвечающей тому, как глаз видит предметы в реальности), – уже в них содержится та логика, по которой итальянский художник Пьеро Манцони в шестидесятых годах ХХ века запечатал свои экскременты в 90 баночек и сделал из этого сенсацию в мире искусства. Искусство пришло, наконец, к радикальному реализму, отказавшись от всех условностей. Не принимая современного искусства, мы не принимаем и всего того, что привело культуру к нему.

Галерее Марата Гельмана или арт-группе "Синие носы" не стоит противопоставлять Айвазовского или Шишкина. Шишкин стоит на тех же рельсах, которые привели к Гельману. Только он не доехал до конца (ибо жил раньше). Шишкин и "Синие носы" не противостоят друг другу, это две разные фазы одного процесса. И этому процессу (если уж так хотеть ему что-либо противопоставить) – надо противоположить мир иконы, с его строгими канонами, с символизмом, выражающим мир нетленный и совершенный. Но едва ли такое противопоставление может послужить основанием для того, чтобы негативно оценивать процесс развития искусства, всю логику движения к реальности, которая лежит в основе этого процесса.

Тут мы подходим к религиозному значению современного искусства. Оно – при определенном его применении – может служить существенным дополнением к христианской иконографии. Димитрий Панин допускал, что образы абстракционизма, кубизма и т.п. могут использоваться для нового, в чем-то даже более точного наглядного изображения догмата Троицы, чем "традиционные" старец и голубь, например. Но, думается, это всего лишь частный и непринципиальный случай.

Гораздо важнее, что средства современного искусства (достигшего максимальной степени реализма) позволяют напомнить о радикальном реализме Евангелия. Мы слишком привыкли к иконографическому изображению страданий Господа, вообще к иконографическому восприятию эпизодов Евангелия. И в итоге мы забываем о том, что страдания Иисуса Христа были ужасными и страшными, что Его мучения на кресте – это вовсе не благочестивый лубок, а ужасающее зрелище, которое может вызвать, в том числе, и физиологическое отторжение. Наиболее близко к такому восприятию крестных мук Спасителя подошло готическое искусство Средних веков. Но ведь именно о Таком Господе нам повествует Евангелие, и именно это является основанием христианской веры. Ужасающий реализм христианства (распятый Христос – "для Еллинов безумие" (1 Кор. 1:23), как сказал апостол) резко диссонировал с античным пониманием Божественного как чего-то идеального, гармоничного, совершенного, законченного. Христианская вера была шоком – и уверовать в распятого Христа тоже было поступком, в корне переворачивающим жизнь и ломающим все прежние культурные стереотипы. Сейчас же в большинстве своем мы позабыли об этом пугающем, шокирующем реализме Благой Вести. Реализм этот как бы сгладился, скрылся от нас за миром иконы. Распятый Христос ассоциируется теперь с нательным крестиком, а не с человеческим телом, обезображенным страданиями. И современное искусство позволяет вернуть в наше сознание евангельский реализм. Можно вспомнить, например, работу Дэмиена Херста из цикла "Новая религия", на которой все раны Христовы, которые Он получил на кресте, представлены крестообразно расположенными фотографиями из морга, фотографиями реальных человеческих частей тела, окровавленных и обезображенных смертью.

Если вернуться к "Арт-Москве-2008", то следует упомянуть "Евангельский проект" Дмитрия Врубеля и Виктории Тимофеевой. В нем цитаты из Евангелия проиллюстрированы рисунками, сделанными с современных фотографий. Проект большой – в нем есть удачи, есть менее удачные работы. Но сама идея этого проекта – очень верная именно с христианской точки зрения. В нем события евангельские переносятся на предельно близкое расстояние к современности. Ведь христианство – всегда новая религия, хотя ему уже две тысячи лет. В каком-то смысле мы все современники Христа. Вспомним Его слова: "Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне" (Мф. 25:40). Всегда, всю историю человечества будут те, кто хочет есть, пить, кто попал в тюрьму – они есть и сейчас – и именно в их лице нам как бы дан "по благодати" Сам Христос. Поэтому соотносить евангельские сюжеты и современные нам события – очень христианский подход.

Скажем, на одной из работ в рамках "Евангельского проекта" изображена иракская женщина, стоящая перед гробами, в одном из которых должен быть ее родственник (в гробах – эксгумированные остатки убитых боевиками людей). И подпись: "И они говорят ей: жена, что ты плачешь? Говорит им: унесли Господа моего, и не знаю, где положили Его" (Ин. 20:13).

А цитата "услышав от него сии слова, оба ученика пошли за Иисусом" (Ин. 1:37) проиллюстрирована рисунком, на котором изображены два неопрятных бородатых угрюмых восточных мужчины. Напомню, что в упомянутой цитате один из двоих учеников – это апостол Андрей. Св. Андрей Первозванный. Мы воспринимаем апостолов через призму иконографии – и нам они представляются благообразными аккуратными и солидными мужами и старцами. Но разве не были апостолы, бродившие за Учителем по пыльной Палестине, неопрятными, хмурыми, заросшими мужчинами, примерно такими, какие изображены на рисунке современных художников? Апостола Андрея бы не пустили даже на порог Фонда св. Андрея Первозванного: охранник в белоснежной рубашке и дорогом черном костюме без лишних разговоров спустил бы его с лестницы, как какого-то бродягу-бомжа. Негоже бородатому оборванцу находиться рядом с председателем Фонда, главным железнодорожником страны, бывшим кандидатом в "преемники" президента Владимиром Якунином! Якунин – уважаемый человек, элита, а кто такой плохо одетый и нищий рыбак!?..

Неплохо было бы проиллюстрировать и притчу о богатом (но недостойном иметь Имя) и Лазаре. Ведь кто такой Лазарь, по нынешним меркам? Это – самый настоящий бомж. Покрытый язвами и струпьями, дурно пахнущий, питающийся отбросами с нашего стола. Его язвы лижут собаки на помойке. И этот самый бомж оказывается в раю! А цивилизованный и добропорядочный хозяин городской квартиры, проходящий мимо бомжа и зажимающий нос, горит в геенне огненной. Современное искусство позволяет возродить реализм притч, реализм всего Евангелия, ощущение которого (тут именно об ощущении, чувственном восприятии идет речь) во многом утрачено современными христианами. Современное искусство показывает не идеального, красивого человека, эдакого Аполлона или Афродиту, – оно сталкивает нас с отвратительными, безобразными проявлениями человеческого бытия. Но разве Господь пришел не к таким людям? К нищим духом, плачущим, алчущим?

С христианской точки зрения нельзя воспринимать искусство, начиная с Возрождения, как всё больший отход от христианского отношения к миру (которое тождественно символизму иконы). Думаю, развитие искусства (и, в том числе, появление современного искусства) было обусловлено действием всё той же, христианской закваски на нашу цивилизацию. И в итоге этого развития мы вновь постепенно начинаем приходить к евангельской простоте и евангельскому реализму. Мир иконы только с внешней, эстетической точки зрения может быть противопоставлен современному искусству в качестве отправной точки его развития. На самом же деле икона и современное искусство составляют разные модусы одного христианского сознания, не столько противостоящие, сколько дополняющие друг друга. Предельный реализм современного искусства впервые за сотни лет эстетическими средствами возвращает наше восприятие к реализму евангельских событий, икона же напоминает нам о богословском осмыслении этого реализма.

Портал Кредо.ру, 19 мая 2008 г.